Рубен Назарьян. «Самый обычный гениальный человек»

(к 125-летию со дня рождения Е. Д. Поливанова)

Начало научному изучению узбекского языка было положено 140 лет тому назад, когда в Санкт-Петербурге небольшим тиражом была издана книга «Грамматика турецкая, персидская, киргизская и узбекская» (1875 год). Автор ее, бывший туркестанский офицер Михаил Терентьев, в означенное время работавший в прокуратуре Петербургского военно-окружного суда, год спустя был удостоен за нее высокой награды – бриллиантового перстня из рук российского императора Александра II. В последовавшие затем десятилетия лингвистами России и Туркестанского края предпринимались отдельные – удачные и дилетантские – попытки внести свой вклад в названную отрасль языкознания. Однако же, вне всякого сомнения, наиболее значимые результаты в изучение различных аспектов узбекского языка внесли работы выдающегося лингвиста XX столетия Е. Д. Поливанова…

В августе 1921 года в столицу Туркестанской автономной республики – Ташкент – «для налаживания научных связей» с российскими вузами и научными центрами был командирован из Москвы профессор Е. Д. Поливанов. К своим тридцати годам он уже успел проявить себя не только в научной и преподавательской деятельности.
Евгений Поливанов родился в 1891 году в семье потомственного дворянина в Смоленске. Отец его, бывший офицер, выйдя в отставку, три десятилетия прослужил в железнодорожном ведомстве. Получив начальное домашнее образование, Женя поступил в рижскую гимназию, после окончания которой в 1908 году стал студентом Восточной академии в Петербурге. А затем еще один год Поливанов провел в стенах Петербургского университета, обучаясь сразу на двух факультетах – восточном и историко-филологическом. С 1912 по 1915 годы преподавал русский, французский и латинский языки в частной гимназии. В 1915 году он, сдав магистерский экзамен, стал приват-доцентом по японскому языку и сравнительному языкознанию, а пять лет спустя – профессором столичного университета. В эти годы он трижды побывал в Японии, а также в Китае и Корее. После большевистского переворота Поливанов, как признанный ­специалист-востоковед, некоторое время служил заместителем Наркома иностранных дел Л. Д. Троцкого и одновременно заведовал Восточным отделом Коминтерна…
Кратковременная командировка в Ташкент затянулась на целое пятилетие: руководство республики уговорило центр оставить видного специалиста для подготовки местных научных и педагогических кадров. Поливанова трудоустраивают на профессорскую должность сразу в два высших учебных заведения – в Среднеазиатский государственный университет и Туркестанский Восточный институт, в которых он стал читать лекционные курсы по общему языкознанию и тюркским языкам. Помимо этого Евгений Дмитриевич исполнял по совместительству еще и обязанности заместителя председателя Государственного ученого совета (ГУС) при Наркомпросе Туркестана.
В это время многие ученые страны принимали активное участие в национально-культурном строительстве: они не только сотрудничали с научными центрами и комиссиями по разработке проблем национальной письменности и культуры, выступали на пленумах и печатались в ведущих журналах и сборниках Всесоюзного Центрального Комитета Нового Алфавита (ВЦК НА), но и вели острую полемику с представителями национальных интеллигенций. Споры эти касались различных сторон в области культурного строительства.
Одной из основных причин полемики был вопрос о модернизации языковой графики. Толчком к поиску путей усовершенствования некириллических письменностей народов, населявших страну Советов, послужила реформа орфографии русского языка 1917 года. Вопрос об упрощении существующих письменных культур на территории СССР, продиктованный жизненной необходимостью в сложившейся социально-политической конъюнктуре 20-х годов, был открыт перед многими народами, имевшими старую традиционную письменность.
На первых этапах культурно-языкового строительства это коснулось прежде всего многих тюркских письменных культур, в которых с принятием ислама закрепилась письменность на основе арабской вязи. Ввиду различного строя семитских и тюркских языков, последние вынуждены были по-разному приспосабливать арабский алфавит под свои нужды, изобретая, например, дополнительные знаки для обозначения своих гласных звуков.
В эту полемику включился и профессор Поливанов: в 1922 году на II съезде работников просвещения в Ташкенте он сделал доклад о латинском алфавите для узбекского языка. А год спустя вышла в свет его брошюра, посвящённая проблемам реформы графики некоторых тюркских языков. Это и стало началом работы Евгения Дмитриевича над изучением языков народов Средней Азии.
Следует отметить, что Поливанов до этого не только владел десятком европейских (французским, немецким, английским, латинским, греческим, испанским, сербским и польским) и восточных (ассирийским, японским, китайским, корейским и малайским) языков, но и написал о них большое количество научных статей.
Оказавшись в Ташкенте и самостоятельно освоив узбекский язык, он вскоре подготовил к печати учебник для русскоязычных жителей Туркестана («Введение в изучение узбекского языка»), а также (совместно с Л. И. Пальминым) русский «Букварь для нерусских детей Туркестана».
Поливанов показал себя здесь тюркологом самого высшего класса: он не только описал множество диалектов и говоров узбекского и других тюркских языков, но и активно включился в дискуссию о диалектной базе узбекского литературного языка. Трудно переоценить тот огромный вклад, который внес этот блестящий ученый в изучение узбекского языка и его диалектов. Евгений Дмитриевич участвовал в лингвистической переписи населения и в национальном размежевании Туркестана, создавал вместе с другими лингвистами и педагогами учебники, программы и другие методические материалы. Помимо чтения лекций в Восточном институте и на ­историческом факультете САГУ, Поливанов уделял много времени научной работе – как в области тюркологии, так и в области общего языкознания. В эти годы он особенно интенсивно разрабатывал вопросы теории эволюции языка.
В 1923 году в Ташкенте разгорелась очередная дискуссия вокруг Туркестанского Восточного института. Отчетливо просматривались два подхода. Одни, во главе с востоковедом В. Н. Кучербаевым, утверждали, что студенты за период своего обу­чения должны выучить персидский, арабский и тюркский языки. Противоположной позиции придерживался Е. Д. Поливанов. Туркестанский Восточный институт, по его мнению, должен был стать институтом «крае- или родиноведения», высшей школой изучения Туркестана, так как в других российских вузах специалистов по региону практически не готовили. Восточный институт, полагал он, должен сочетать в своей работе лишь два основных направления:
1) быть высшей филологической школой для местных народов: узбеков, казахов и туркмен;
2) быть орудием использования европейцев для плодотворной их работы в соответствующих государственных учреждениях республики.
«Контингент учащихся на этом отделении Института будет, естественно, главным образом из коренных народностей, – считал Е. Д. Поливанов. – Но куда же в дальнейшем пойдут эти слушатели по окончании института? Теперь, во время чисто деловой школьной политики, мы не имеем права думать ни об одном отделении вуза без того, чтобы не знать, к каким практическим функциям оно готовит. И здесь ответ ясен. Эти слушатели будут наивысшей квалификации работниками просвещения специально для Туркестана. Отсюда вывод: такое отделение (краеведение с филологическим уклоном – отделение культуры и литературы местных наций и ближнего Востока вообще) следует по функциональному признаку назвать отделением Наркомпроса.
Я избегаю называть "Педагогическое отделение" потому, что объем функций его шире, чем педагогика. Конечно, главным образом, эти местные туркестановеды (из обширной категории человековедов, то есть гуманитаристов) будут преподавателями высшей и нужнейшей для края квалификации в разных учреждениях просвещения (где они более всего нужны) до школ первой ступени. Но возможна и иная просветительная деятельность, в том же Наркомпросе или около него (Госиздате), например, в Национальных научных комиссиях Туркестанского Государственного Ученого Совета, авторство учебной, научной и научно-популярной литературы на местных языках, просветительская общественная работа на широкой арене и т. д. и т. д.»
Учитывая нужды Туркестанской республики и весьма сжатые сроки подготовки специалистов, Е. Д. Поливанов выступил и против одновременного изучения студентами нескольких восточных языков. В своей докладной записке руководству Наркомпроса он отмечал, что традиция «арабско-турецко-персидского отделения» с равными правами каждого языка не выдерживает никакой критики. Обосновывая свое мнение, он писал: «Когда я познакомил с нашей многоязычной программой Московский Институт востоковедения, профессора и студенты ужаснулись: как у ваших студентов головы выдерживают? И научатся ли они? А сравним японский Токийский институт иностранных языков, где действительно хорошо обучают (европейскому или восточному, например, китайскому) языку, но только потому, что студенты фактически 60 часов в неделю посвящают одному своему языку.
Я слышал, правда, соображения, что турецкому языку нужно учиться после арабского и персидского, потому что в них много арабских и персидских элементов. Но это вздор: поскольку чужое входит в турецкий язык, это чужое можно преподать на уроках турецкого же языка. Ведь не требуем же мы от обучающегося русскому или другому европейскому языку, чтобы он сначала научился по-гречески и по латыни, потому что в русском много латинских и греческих терминов (но познакомить с этимологиями иностранных слов на уроках русского языка полезно)…»
В 1926 году, вернувшись из Средней Азии, Евгений Дмитриевич стал профессором Московского института востоковедения. Этот период (1926–1929 гг.) для ученого был самым плодотворным временем в научном отношении. Именно в эти годы были осуществлены все его основные общелингвистические публикации: «Введение в языкознание для востоковедных вузов», статьи «О литературном (стандартном) языке современности», «Русский язык сегодняшнего дня» и др. В конце 20-х годов Поливанов составлял новые алфавиты для народов СССР, в частности, разработал тюркский алфавит на основе кириллицы. Авторитет ученого был признан ведущими лингвистами мира, и будущее рисовалось Евгению Дмитриевичу в розовых тонах.
Однако вскоре все изменилось: 4 февраля 1929 года Поливанов по собственной инициативе открыто выступил с уничтожающей, но конструктивной критикой яфетической теории Н. Я. Марра, господствовавшей тогда в отечественном языкознании. Именно после этого выступления началась яростная травля ученого. Его труды были объявлены «истошным воем эпигона субъективно-идеалистической школы», а он сам – «разоблаченным в свое время черносотенным лингвистом-идеалистом». На дискуссиях принимались резолюции, в которых клеймили позором «хулигански-наглое, циничное выступление профессора Поливанова». Его называли «кулацким волком в шкуре советского профессора». Ответ Поливанова оппонентам, по понятным причинам так и оставшийся ненапечатанным, был полон достоинства. Он писал: «В пересмотре, которому подлежит все наследуемое советской наукой, нет места ни авторитарному мышлению, ни кваканью профанов».
Снятый со всех должностей и обвиненный марристами в идеализме, «буржуазном индоевропеизме» и прочих смертных грехах, лишенный всякой поддержки и возможности работать в Москве или Ленинграде, Поливанов был вынужден уехать в Узбекистан. Там, как ему казалось, у него еще остались покровители в лице местного руководства, которое некогда высоко ценило его заслуги. И летом 1929 года Евгений Дмитриевич уехал в Самарканд, бывший в то время столицей молодой Узбекской республики, по приглашению тамошнего Наркомпроса в качестве участника научной экспедиции.
Завершив эту экспедицию и приняв предложение руководства республики о дальнейшей работе в Самарканде, он осенью возвращается в Москву лишь для ликвидации дел. А затем, в конце года, Поливанов становится сотрудником Узбекского государственного научно-исследовательского института (УзГНИИ), находившегося тогда в Самарканде. Он преподает различные предметы на курсах переподготовки учителей, создает и внедряет программы по русскому языку для начальной школы, пишет различные учебники и методические пособия.
В январе 1930 года по рекомендации известного московского поэта Георгия Шенгели, приглашенного в то время в Самарканд для чтения лекций, Е. Д. Поливанова принимают на работу по совместительству на должность профессора кафедры языка и литературы в Высший педагогический институт, открытый 22 января 1927 года, преобразованный в 1930-м в Узбекскую государственную педагогическую академию, а затем (в 1933 году) в Узбекский государственный университет (УзГУ). Здесь он читает курсы общего языкознания на узбекском языке и научной грамматики русского языка, руководит всеми научными работами сотрудников вуза по общему языкознанию, преподает узбекский язык русскоязычным студентам института.
В феврале 1931 года на кафедре обсуждалась написанная им программа по научной грамматике узбекского языка. Это учебное пособие, по настоянию Поливанова, непременно должно было быть издано на русском языке, так как автор предназначал его для изучения людям, жившим за пределами Узбекистана. Часть его была уже подготовлена к печати, а выход в свет намечен на 1933 год. Сама же программа и протокол ее обсуждения сохранились и находятся в фондах Самаркандского областного архива (Ф. 521, оп. 1, ед. хр. 42, лл. 4-7).
Но и здесь жить оказалось гораздо тяжелее, нежели раньше, ибо марризм проник уже и в Среднюю Азию. Преподавание в Узбекской государственной педагогической академии оказалось недолгим: летом 1931 года он был уволен. Профессор продолжал служить в Узбекском государственном научно-исследовательском институте, но и там постепенно складывалась тяжелая обстановка. Однако же, несмотря на все трудности, научная работа его все-таки продолжалась. Поливанов по-прежнему организовывал экспедиции для изучения различных узбекских диалектов. Новыми сферами его деятельности стало изучение каракалпакского языка (тюркская семья) и распространенного тогда в Узбекистане, а сейчас практически исчезнувшего языка бухарских евреев, относящегося к иранской семье языков. По обоим языкам им была напечатана лишь небольшая часть сделанного. Кстати, сохранилось свидетельство современника, что, находясь в Нукусе, Евгений Дмитриевич за один месяц не только выучил каракалпакский язык, но и прочел на нем лекцию для его носителей.
В быту знаменитый профессор был человеком скромным и непритязательным. Он жил в одной из худжр мечети мусульманского квартала Кулолон. В ее помещении, кроме книг и некоторых кухонных принадлежностей, ничего не было. Прекрасно владея арабским языком и хорошо зная Коран, Евгений Дмитриевич в мягкой форме делал замечания местным священнослужителям, нередко допускавшим ошибки при произношении молитв и в письме.
После переноса столицы республики в Ташкент Поливанов в начале 1931 года вместе с институтом переезжает туда. Теперь объектами его внимания становятся регионы Ташкентской и Ферганской областей. Евгений Дмитриевич в мае 1932 года в составе экспедиции Терминологического комитета совершает поездку в Чирчик, Ахангаран и районы Ферганской долины. В последующие же годы он побывал в Шовате, Кунграде, Шахрисабзе и других населенных пунктах республики с целью изучения узбекских народных говоров.
Между тем, инициированная центром травля ученого продолжалась и здесь. Вместе с женой Бригиттой Альфредовной Нирк он жил в старогородской части Ташкента в маленьком домике с земляным полом. Весьма ярко характеризуют Евгения Дмитриевича воспоминания его ташкентского знакомого тех лет П. А. Данилова: «Одет он был бедновато, в каком-то плохоньком стареньком костюмчике. На голове у него была такая же старенькая кепочка… Пожаловался, что ему приходится преподавать русский язык в начальной национальной школе; что ему не дают работать в научных учреждениях и вузах и не печатают его статей в научных журналах. И чтобы как-либо удержаться и продолжать научную работу, он вынужден посылать свои статьи в зарубежные научные журналы. Там его охотно печатают и по его просьбе гонорар высылают на Торгсин. Это и позволяет ему как-то сводить концы с концами». Именно так жил тогда всемирно известный ученый и бывший заместитель наркома иностранных дел Л. Д. Троцкого, определявший некогда отношения страны со многими государствами…
Несмотря на то что условия существования ученого в Ташкенте становились попросту невыносимыми, Евгений Дмитриевич целеустремленно продолжал научную деятельность: «…Я занят научной работой (включая чтение корректур) не менее десяти часов в сутки (регулярно с пяти-шести часов вечера до поздней ночи)», – признавался он своему коллеге. Но ведь до этого он еще читал лекции, трудился в библиотеке и издательстве, записывал местные говоры. Его титаническая работоспособность просто изумляла как соратников, так и недоброжелателей всех мастей.
Именно в этот период Поливановым были написаны многочисленные научные труды, среди которых следует выделить «Материалы по морфологии узбекского языка», «Научную грамматику узбекского языка», «Морфологические особенности опорных говоров узбекского языка», «Говор ферганских кипчаков», «Генезис иранизированных узбекских говоров», «Умлаутные говоры узбекского языка». В это же время им были написаны несколько статей об особенностях говора бухарских евреев Самарканда и Ферганы, функционировании арабского языка в окрестностях Бухары и фонетических особенностях современного уйгурского языка. Конечно же, не все из созданного им было опубликовано. Более того, немалое число работ Евгения Дмитриевича бесследно исчезло после его ареста и гибели в застенках Лубянки…
Не будучи в силах противостоять гонениям, профессор Поливанов осенью 1934 года переезжает в столицу Киргизии. Здесь он становится профессором и заведующим сектором дунганского языка в Институте культурного строительства. По совместительству преподает и в местном педагогическом институте. Находясь во Фрунзе (нынешний Бишкек), Евгений Дмитриевич продолжает изучать различные диалекты и говоры народов Средней Азии. И здесь им были созданы около трех десятков трудов по востоковедению, которые Поливанов готовил к публикации. Но планам этим не суждено было осуществиться: в годы массовых репрессий Евгений Дмитриевич Поливанов был зачислен в списки «врагов народа» и арестован.
Долгое время повод для его ареста оставался для всех загадкой. Но версий и слухов было предостаточно. По одной из них Поливанов был арестован как «троцкист», ибо некоторое время работал под началом Троцкого, даже писал стихи, посвященные Льву Давидовичу. По другой – причиной ареста стали знакомство и связь с Бухариным по линии Коминтерна. Третий «слух» проводил связь ареста Евгения Дмитриевича с делом известного партийного работника Узбекистана Акмаля Икрамова (хотя Икрамов был арестован позже, в сентябре 1937 года).
Е. Д. Поливанова перевезли из Фрунзе в Москву в конце 1937 года. А уже 25 января следующего года «чрезвычайная тройка» приговорила профессора к расстрелу, который и был приведен в исполнение на следующий день. Точное место его захоронения неизвестно, но, по имеющимся свидетельствам, Евгений Дмитриевич был упокоен на расстрельном полигоне в районе бывшего совхоза «Коммунарка» Московской области. Посмертная реабилитация состоялась по решению Пленума Верховного суда СССР 3 апреля 1963 года. Спустя годы после гибели Поливанова его близкий друг – писатель и литературовед Виктор Шкловский – написал о нём: «Поливанов был обычным гениальным человеком. Самым обычным гениальным человеком».
Имя Е. Д. Поливанова в Узбекистане не забыто. В 1964 году в Самаркандском университете состоялась научная конференция «Актуальные вопросы современного языкознания и лингвистическое наследие Е. Д. Поливанова», на которой был раскрыт и объективно оценен огромнейший вклад ученого в общее и частное, в том числе и узбекское, языкознание. А через четверть века самаркандский профессор В. Ларцев, собрав и обобщив имевшиеся в государственных и частных архивах документы о гениальном лингвисте, издал в Москве монографию «Евгений Дмитриевич Поливанов. Страницы жизни и деятельности». В 1990 году в Ташкенте была проведена еще одна научная конференция – «Язык и словесность», посвященная 100-летию со дня рождения великого ученого. Сбылись слова русского писателя Вениамина Каверина, сказанные им в 1984 году: «И сам Е. Д. Поливанов, и то, что он сделал, и его судьба – необыкновенны и должны войти в историю русской науки».

«Звезда Востока», № 2, 2016

• Назад
• Вперёд