Наталья Бурова (1918-1979)

Наталья Бурова - своеобразный лирик, обладающий собственной манерой, интонацией, умением сказать непохоже на других. В ее стихах постоянно присутствует ощущение простора кочевой жизни, - не в старом, а в новом понимании этого слова - жизни изыскателей, геологов, топографов, строителей, - жизни неспокойной и прекрасной. И ощущение близости для автора обычаев и нравов этих мест, этих дорогих сердцу людей. У неё вышло шесть книг стихов. В Москве и Ташкенте: «Семиречье», «Тёплые камни», «Горький колодец», «Лицом к свету», «Год аиста», «Зелёные шары».


CЕМИРЕЧЬЕ

От родины моей далеко города,
И за ночь не дойти до Кара-Кола,
И надвое долину расколола
Цветной полоской горная вода,
Урча в каменьях вымытых и голых.
С хребта горы стекают родники.
Ветвистые кустарники колючи
Под тенью мимолетной тучи.
Как будто бы смешные двойники,
Ползут холмы на ветреные кручи.
Давно ль по вечерам смотрела на закат
В зубчатый край померкнувшей долины,
Лепила птиц из желтоватой глины,
А если год был травами богат,
То колыхались сочные низины.
Когда-то пил мой дедушка кумыс
От черной крутобедрой кобылицы,
И тень большой раскрылившейся птицы
Броском к земле проваливалась вниз,
Чтобы опять, высматривая, взвиться.

От родины моей далеко города,
Там хлесткие дожди и паводок обилен,
А по ночам осматривает филин
Жующие под звездами стада,
И камень опрокинутый намылен
Водой, не высыхая никогда.
И каждый день казался мне новей.
И было много незнакомых звуков,
А дедушка казался мне сильней
Привидевшихся в снах богатырей, —
Он брал в карманы сладости для внуков
И бил кнутом плечистых сыновей.
Я помню, приходил к прибрежному оврагу
Безносый человек с огромной бородой
И наклонялся тихо над водой,
Ладонями разбрызгивая влагу, —
Однообразной, быстрой чередой
Шагали дни, не прибавляя шагу.

От родины моей далеко города,
И старый дом дождями искалечен,
И даже дед, большой, широкоплечий,
Лежит в могиле долгие года,
И даже стих, наверное, не вечен.

* * *

Сказали: «Убит у Карпатских отрогов
И там похоронен в дубовом леске...»
И вспомнилось, — быстро бежит по дороге
Веснущатый мальчик с рогаткой в руке.

А мало ли дней августовских погожих
Мы с ним проводили, играя в песке,
И я подчинялась вождю краснокожих,
Когда приходила купаться в реке.

Мы красили красным гусиные перья,
Чтоб сшить головную повязку вождю...
Он с шумом наотмашь распахивал двери,
Бросаясь навстречу слепому дождю.

Он знал подземелье, где ночь и прохлада,
Места, где податливо гнется лоза,
Дупло у забора огромного сада,
Где можно припрятать четыре туза.

Мы часто сидели на корточках тихо,
Казалось, что лень говорить от жары.
Мы ждали, чтоб он по-мальчишески лихо
Нам выкрикнул первое слово игры.

А нынче шаги на бульваре скрипели.
Кому же сказать — «Не хочу! Не могу
Представить, как он в длиннополой шинели
Лежал, леденея, на взрытом снегу...»

* * *

Не увижу я больше Сурх-оби,
Тополек у реки не пригну.
И раскатистым выхлопом дроби
Куропаток уже не спугну.

Не промокнуть мне в ливне до нитки.
И упрямую прядь не смахнуть,
Чтоб биноклем жилые кибитки
Прямо к самым глазам притянуть.

Не сидеть у костров экспедиций,
Дымный чай из кумганов не пить.
И завидным спокойствием птицы
Долголетья себе не купить.

Не во всякой любви безрассудство, –
Человеческий разум упрям.
Не умрет благодарное чувство
К переполненным солнцем краям.


* * *

Я сына родила не для войны!
Не для войны букварь ему давала.
Тревожилась, гордилась, тосковала,
Пожизненно влюблённая, как мать,
Готовая и штопать, и мечтать,
И ждать скупых, нерасторопных писем
С какой-нибудь окраины страны.
Я сына родила не для войны!
Его вчерашний звонкий голосок,
А нынче жизнерадостный басок
Мне веру в жизнь и счастье утверждает,
А где-то в мире солнечном блуждает
Угроза смерти, голода и тьмы —
Работают холодные умы…
Я сына родила не для войны!

* * *

Полюбить бы горестно и нежно.
И пускай идут себе года.
И в апреле, и зимою снежной
Светится далёкая звезда.

Любоваться этою звездою,
Хмурой ночью тихо тосковать,
Босиком пройти по травостою,
До рассвета ясного вставать.

Пусть неодолимая преграда
Встанет очертанием простым —
Никакой взаимности не надо,
Только б сердце не было пустым.

ТАШКЕНТ

Я помню, когда-то на месте фонтана
В берданных ларьках продавали пиалы.
Рядами лежали холёные фрукты,
Лепёшки смеялись широким оскалом.

Мы шли по базару. На все мои просьбы
«Нельзя!» — односложно мне мать отвечала.
А я задыхалась в стеснённых желаньях, —
Обилие снеди меня оскорбляло.

Поклажею скромной наполнив корзинку,
Искали мы путь между грудами ближний.
У тёмной, слегка покосившейся лавки
Собака стучала  мослом о булыжник.

О небо Востока! В нём столько накала,
Что с детства глаза привыкают к прищуру,
И, кажется, словно хранит в себе солнце
Какую-то очень жестокую суру.

Привыкнув к оранжевым краскам и алым,
Ко тканям цветистым, овалам мечетей,
Невольно всегда отдаёшь предпочтенье
Орнаментам чётким восточных столетий.

Догадки порою становятся грустью,
И зрелость является к людям до срока.
Навеки горячим останется сердце,
В котором упрямая сила истока.

*          *          *

Тоненькая девочка из детства,
Что так строго смотришь на меня?
Привыкают женщины глядеться
В зеркало перед началом дня.

Дорого даются откровенья,
И не все значения чисты, —
Но вовек не оборвутся звенья
С радостью врождённой правоты.

Иногда я становлюсь тобою,
Тополиный пух, смеясь, ловлю,
Камушки коричневые мою,
Звёздочку прищуриться молю.

Мы с тобой — единое. Я знаю,
Ты исчезнешь в миг один со мной.
И порой тебя я заклинаю,
Чтобы не шептала за спиной.

Сколько ты напутала мне в жизни,
За меня слова произнося!..
В дерзкой вере, словно в героизме,
Сила сердца проступает вся.

Пусть сложилась жизнь не так, как надо,
И порою душит тишина, —
Нет во мне скептического яда,
И мечта по-прежнему нужна.

По ночам немыслимое снится:
Синий снег, багровый плюш вершин…
И всегда лицо твоё дымится
В зеркале — сквозь сеть моих морщин.

*          *          *

В том году мы спорили нередко,
Сидя на лобастом островке,
Что с обрыва брошенная ветка
Не утонет в бешеной реке.
У него досадная привычка,
Отучить его никто не мог:
Прикурив, обугленную спичку
Прятал он обратно в коробок.
Бросив в воду веточку от клёна,
Говорил он, весело смеясь:
«Пусть плывёт до острова Гвидона,
Пусть её вылавливает князь…»
Говорил, что надо возвратиться
До заката к ближнему селу,
А Гвидону ветка пригодится
Для того чтоб выстругать стрелу.
Думала я: времени так мало
До начала майской темноты.
И, нахмурясь, тихо обрывала
Листики куриной слепоты.
Что же мне за дело до привычек?
Мало ли их встретишь на пути!
Почему мне надо среди спичек
Спичку обгорелую найти?

НИШАЛДА

Веришь, не веришь, — пустые труды, —
Нет на базарах теперь нишалды.
Пост мусульманский, — ведь время не то! —
Не соблюдает сегодня никто.
Помню треножник стоял на земле,
Сладкая пена в огромном котле.
Толстый чайханщик монетку берёт,
И нишалда отправляется в рот.
Помню, по улочке узкой иду,
В мисочке красной несу нишалду.
Если из встречных никто не знаком,
Белую пену лизну языком,
Горлинку с пыльной дороги спугну
И озорному мальчишке мигну.

В городе вдосталь теперь широты,
Жаль только сладостной нет нишалды!

*          *          *

Далеко-далеко за горами — Талас,
Он бежит, по пути всё с собой забирая…
Я была танцовщица и множество раз
Танцевала на глиняной крыше сарая.

С этой крыши смотреть — мир не слишком велик,
И спуститься в него — ни малейшего риска!
В тёмном марте, в часы разговоров и книг,
Он был полон дождя и кошачьего писка.

Не пошла б — не узнала молчания гор,
Не узнала на вкус родниковые  воды
Там, где чёрные зевы покинутых нор
И следы от зверей неизвестной породы.

Всё приходит с годами: родится родник,
Успокоится речка, что раньше рычала.
Не пошла б, не узнала, что мир так велик,
Что ему не найти ни конца, ни начала.

* * *

Кукушечья мудрость — живи да живи,
Не надо ей дупел высоких,
Положит она свою тяжесть любви
В гнездо зазевавшейся сойки,
А птицы не спросят в шуршании сада:
«Чего тебе мало? Чего тебе надо?»

Мой предок отсчитывал годы по льдам
И прятался в норы от бури,
Искал по большим пятипалым следам
Красавицу в тигровой шкуре,
А реки вставали досадной преградой
И злобно рычали: «Чего тебе надо?»

Я думала раз, проходя через рож:
Ходить по земле не так просто.
В большие минуты, когда устаёшь,
Становятся длинными вёрсты.
И, сидя потом на бревне до заката,
Себе говорила: «Чего тебе надо?»

Досадно, что мне даже ласка не впрок,
Противна весенняя слякоть,
И я не однажды, сжимаясь в комок,
Просила любви, чтоб заплакать.
А мне говорили: «Чему ты не рада?
Чего тебе мало? Чего тебе надо?»

Сегодня мне кажется лёгким пальто,
А ветер настойчиво дышит,
И всё, что ты скажешь сегодня — не то,
Что мне бы хотелось услышать.
А ты никогда не узнаешь по взгляду:
Чего же мне мало? Чего же мне надо?

* * *

Далеко-далеко за горами – Талас,
Он бежит, по пути все с собой забирая…
Я была танцовщица и множество раз
Танцевала на глиняной крыше сарая.

С этой крыши смотреть – мир не слишком велик,
И спуститься в него – ни малейшего риска!
В темном марте, в часы разговоров и книг,
Он был полон дождя и кошачьего писка.

Не пошла б – не узнала молчания гор,
Не узнала на вкус родниковые  воды
Там, где черные зевы покинутых нор
И следы от зверей неизвестной породы.

Все приходит с годами: родится родник,
Успокоится речка, что раньше рычала.
Не пошла б, не узнала, что мир так велик,
Что ему не найти ни конца, ни начала.

• Назад
• Вперёд