Хайриддин Султанов. Роскошь и нужда (рассказ)

Хайриддин Султанов (1956)

РОСКОШЬ И НУЖДА

Рассказ

Рахматулле повезло с женой. Об этом единодушно говорили и друзья, и враги. Действительно, Назимахон была из тех женщин, которые делали все, чтобы муж выглядел мужем – опрятным, ухоженным, состоявшимся. Родом она была из Маргилана, где жила Кумушбиби, круглолицая, с тонким станом, глаза всегда улыбаются, если бы она не отрезала свои густые черные косы, то они целовали бы сгиб ее колен. Рахматулла же был из Самарканда – сын полей и пустынь. Они познакомились в Ташкенте, будучи студентами, случайно встретившись на одной из вечеринок. В год окончания института поженились, видно, судьба, остались жить в столице, стали горожанами.
Как все на белом свете, любовь имеет свое начало, кульминацию и предел. До свадьбы Рахматулла любил Назимахон по-сумасшедшему, после свадьбы вместо того, чтобы поостыть, остепениться, навсегда обретя свою красавицу, о которой мечтали многие джигиты, он, наоборот, еще больше влюбился в собственную жену. Назимахон была сладкоречива, ее глаза, слова, весь ее облик были сама чистота, одной своей улыбкой она могла превратить обыкновенные бесцветные мгновения в несравненный праздник.
Рахматулла был из многодетной семьи, где чувства не выставляются напоказ, а взаимоотношения бывают сдержанны, поэтому, будучи из тех, кто в детстве и юности испытывает острую нехватку заботы и внимания, припав теперь к этим родникам, никак не мог утолить свою жажду: чем больше пил, тем больше ему хотелось.
На четвертый год их женитьбы, когда второму сыну Эльзоду было шесть месяцев, Рахматулле предоставили с работы квартиру. До этого он постоянно испытывал чувство неудовлетворенности, ощущал себя виноватым от того, что они вынуждены были жить на съемных квартирах, постоянно переезжая из одной в другую. Но Назимахон ни разу не то чтобы упрекнуть, даже словом об этом не обмолвилась. Она стойко переносила бесконечные переезды, недовольство капризных старух-квартиродательниц, изнуряющую, как присосавшаяся пиявка, квартплату… и эта ее стойкость была для Рахматуллы огромной поддержкой. Бехзод, начав говорить, играя в любимые игрушки, то и дело, склонив набок голову, произносил: «Вот теперь всё!». Назимахон, приходя в невероятный восторг от слов сына, усвоила эту его милую манеру, и когда в очередной раз возникал квартирный инцидент, усмехнувшись, произносила: «Вот теперь всё!», – и расплывалась в широкой улыбке, глядя на нее, Рахматулла тоже начинал смеяться, на этом инцидент исчерпывался, и неприятность превращалась в веселье. А там, где веселье и смех, любая проблема перестает быть проблемой, от всякого ужаса не остается ничего ужасного.
И вот, наконец, все позади. Теперь у них своя собственная квартира, как говорится, свой дом, своя крыша над головой. Теперь они будут жить так, как им хочется, никто не посмеет даже косвенно их обидеть. В день переезда Рахматулла дал себе слово: пока он жив, в этом доме не будет никаких огорчений!
И в самом деле, в этой квартире, вплоть до вчерашнего дня, никто ни на кого не поднимал голоса, раздавались лишь детские крики и детский плач, никто другой здесь не плакал.
Все началось с наведения порядка в доме.
Назимахон, живя даже на съемной квартире, всюду наводила блеск, получив же квартиру со всеми удобствами, где была и горячая, и холодная вода, вовсе была неустанна: не успеешь глазом моргнуть – как всюду вымыто, вытерто, ни пылинки, ни соринки – чистота и порядок. Временами, возвратясь вечером с работы, Рахматулла не узнавал своей квартиры: мебель переставлена, диван передвинут в другое место, в цветочных вазах благоухают необыкновенные цветы… Комнаты светлые, всюду блеск и чистота, дети умыты, одеты, бегут наперегонки к отцу, чтобы поздороваться с ним… Довольный, покачав головой, он, улыбаясь, отправлялся в ванную для того, чтобы помыться. Для Назимахон, подававшей ему свежее полотенце, это было приятно, улыбнувшись в ответ, она стремглав бежала на кухню. Затем, громко включив маленький, как коробочка, телевизор, они садились ужинать. Почетное место за столом занимал Рахматулла, рядом с ним устраивались двое его сыновей, на столе горячее ароматное блюдо, в другом конце стола в каких-то весенних одеяниях вся цветущая, как в восемнадцать лет, Назимахон… В такие минуты воздух этого жилища наполнялся блаженством, казалось в окна и двери льются лучи счастья. Бехзод с Эльзодом, ссорясь из-за игрушек, плача и смеясь, наконец, устав, засыпая на ходу, чуть ли не валились с ног, Рахматулла, потрепав им вихрастые чубы, подхватывал их на руки, целовал в лоб, относил каждого в свою постель и, улегшись на диван, принимался читать огромные, как подушки, книги, глубоко веря всему, что там описывалось. Назимахон приносила из другой комнаты плед, укрывала ему ноги, и через мгновение на журнальном столике у дивана появлялся чайник с чаем и какая-нибудь сладость: кишмиш, халва или карамельки, сама же шла в кухню, чтобы продолжить неоконченные дела. Рахматулла, потихоньку прихлебывая чай и «думая думу», радовался своей небольшой квартирке и большому счастью, от этого на душе у него становилось светло и радостно.
Когда становилось совсем поздо, он заходил в спальню и, растянувшись на двуспальном одеяле, как молодожен в медовый месяц, с нетерпением дожидался прихода Назимахон, и сам того не замечая, засыпал.
Назимахон, как птичка, входила легкой неслышной походкой, от чего он неизбежно просыпался, сердце его сладко вздрагивало, и он, как чудом, любовался женой.
От шеи, лица, волос Назимахон исходил нежный аромат – будто она только что, обойдя бескрайний цветник, собрала целую кучу цветов… Это душистое благоухание, опьяняя, сводило его с ума. Два года назад, поехав в командировку в Москву, он на все свои деньги накупил одежды для детей и десять мелких, с наперсток, флаконов французских духов, с тех пор у каждой ночи был свой пьянящий аромат.
Однако Назимахон не давала ему переступать границ, гладя его лицо нежно шептала:
– Спите. Завтра вам на работу.
– Хорошо, – говорил он, переполняясь радостью, счастьем, любовью. – Ладно…
Всюду тишина и покой, тусклый свет ночника, в тишине комнаты раздается только стук сердец двух влюбленных и их тихий разговор, бесконечный разговор о мечтах, желанных и радостных, о детях, таких сладких и чудных, о прошлых счастливых днях и хорошем светлом будущем…
Они не молодожены, соединившиеся только вчера, а муж и жена с пятилетним стажем, тем не менее, по ночам у них было столько нескончаемых разговоров, сокровенных слов, которые надо друг другу сказать, что казалось, им не будет конца!..
Вот в одну из таких счастливых ночей, когда жена, лежа на спине мечтательно смотрела в потолок, Рахматулла сказал:
– Надо бы пригласить в гости моих коллег по работе. Я же бывал у них на новосельях…
Назимахон, блеснув глазами, обеспокоено погладила его растрепавшиеся волосы и как-то безрадостно прошептала:
– Сейчас? Да бросьте вы!
– Почему?
– Посмотрите, в каком мы положении!
– А что с нашим положением?
Назимахон беззлобно усмехнулась:
– Надо бы привести в порядок наш дом. Мы все еще живем как студенты.
Рахматулла покраснел, но, чтобы скрыть смущение, почесал себе подбородок:
– А что в этом такого? Никто из наших сотрудников не обратит на это внимания.
– Как это никто? А Муаттар Закировна, а Лобархон?
– Да ерунда все это! – сказал Рахматулла, приподняв голову.
– Вы просто не знаете! Женщины на все обращают внимание. Для них очень важно, как выглядит жилище. Рахматулла что-то пробубнил.
– Конечно, пригласим, мы просто обязаны это сделать, – сказала Назимахон, – я согласна, но только позже, хорошо? Подумайте сами, когда еще в другой раз они удосужатся прийти к нам снова…
Рахматулла про себя искренне признал правоту жены.
Он работал научным сотрудником в небольшой лаборатории, отношения с коллегами были нормальные. Судя по тому, что Назимахон часто посещала магазины, была хорошо одета, все полагали, что он из числа «обеспеченных парней», и это где-то в глубине души ему нравилось, терять этот статус в глазах людей ему, конечно, не хотелось бы. Так что Назимахон права, встречать гостей следует достойно, а для того, чтобы их встретить достойно, надо как следует подготовиться, привести кое-что в порядок и только потом… Нет на свете хуже улыбок ради приличия, а еще хуже – усмешек в адрес нерадивых хозяев.
Но на следующий день, когда Рахматулла пригляделся к своему жилищу, он увидел, что подправлять надо не кое-что, а, пожалуй, все, от начала до конца. Прежде всего, нужно купить хорошую мебель – трехкомнатная квартира практически пуста и походит на голодного дракона, готового проглотить все и вся. Пусты и стены. Но все, что он сейчас зарабатывает, уходит на пропитание, Назимахон выйдет на работу только через шесть месяцев, в сентябре, когда Эльзоду исполнится полтора годика…
С того самого дня Рахматулла стал постоянным посетителем, вернее было бы сказать, созерцателем, хозяйственных магазинов. Заходит с горящими глазами, осматривает необыкновенную импортную мебель, мысленно представляет ее у себя дома, прикидывает сколько нужно времени, чтобы накопить необходимую сумму, тихонько гладит отражающую его лик полированную поверхность и… молча уходит.
Наконец, устав от мифических планов, придя к окончательному решению, в одну из ночей он сказал жене о своем намерении:
– Так больше нельзя. Я решил поменять свою работу.
Назимахон испугалась:
– Почему?
Он выложил ей все, что было у него на душе. Назимахон даже всплакнула: «Может не надо, потерпим, будем довольствоваться тем, что есть, дождемся хороших дней, они обязательно наступят…»
– Интересно, когда же они наступят, эти хорошие дни? – произнес Рахматулла с усмешкой. – Мне уже перевалило за тридцать, считай, полжизни уже прожил.
– Скоро и я выйду на работу, совсем немного осталось, подсоблю вам, как-никак будет помощь… – Назимахон прижалась лицом к его груди.
– Я уже все обдумал, Назимахон, – сказал Рахматулла задумчиво. – У меня нет другого выхода. Мне тоже по вечерам хочется утопать в мягкой мебели, смотреть цветной телевизор. В субботние дни выезжать с вами и сыновьями за город на собственной машине. И, потом, я хочу, чтобы вы не стеснялись, когда к нам будут приходить гости.
– Все со временем образуется, – произнесла Назимахон. – Лично мне ничего не нужно. Лишь бы вы и дети были живы и здоровы.
– Но, если я не буду действовать, то время это никогда не наступит, – твердо сказал Рахматулла. – Родители мне помочь не могут, вам это хорошо известно. Им, дай бог, благополучно переженить братьев моих да выдать замуж сестер, вон их сколько после меня осталось. При возможности, это я им должен помочь. Короче, дела обстоят таким вот образом. Вся надежда, как говорится, только на себя.
– А что будет с вашей научной работой? – спросила Назимахон после длительного молчания.
– А! – беззаботно улыбнулся Рахматулла. – Какая научная работа, Назимахон! – Я вон уже сделал два великих открытия: одно – Бехзод, другое – Эльзод!
Назимахон мягко шлепнула его по лицу.
– Откровенно говоря, эти колбы меня никогда серьезно не интересовали, – продолжал Рахматулла. – Иногда мне кажется бессмыслицей то, что я поступил учиться, остался в городе и столько лет живу в суете неизвестно зачем, но на самом деле в этом скрыт огромный смысл: иначе бы я не встретил вас!
Сказав так, он горячо обнял жену за плечи.
– Что же теперь будет? – тихо спросила Назимахон.
– Теперь? Теперь все будет хорошо. Вспомню армейскую профессию, шофер первого класса, прекрасное ремесло, всюду с удовольствием примут на работу. Буду в поте лица трудиться, от работы пока никто не умирал, и вы поможете, а после того, как приведем в порядок наш быт…
– Выйдем на пенсию, – засмеялась Назимахон.
– Э, нет, не торопитесь так! Потом у нас родится одна курносая дочурка, назовем ее Кундуз, мне очень нравится это имя…
– Чего захотели! – кокетничая, произнесла Назимахон. – Нам и этих двух хулиганов хватит…
– Этих хулиганов мы женим – вот им наказание! Я тоже до женитьбы на вас вон каким хулиганом был, помните? А теперь вот, полюбуйтесь, совсем остепенился…
– Да уж, остепенились, наоборот, еще необузданней становитесь! – сказала Назимахон, улыбнувшись, и, спустя некоторое время, спросила: – Интересно, который сейчас час?
– Час… самый подходящий! – У Рахматтулы загорелись глаза
– Нет, нет, подождите. Подождите, вы действительно хотите бросить работу?..
– Уф! Опять спрашивает! Отец ваш вроде бы не был кузнецом?! Зачем бить, как кувалдой, спрашивая об одном и том же! С понедельника сажусь на «РАФ», я уже договорился с одной строительной организацией. Может, потушите свет?
– Послушайте, – сказала Назимахон, – если так необходимо, может, у кого-нибудь возьмем взаймы денег. Потом потихоньку расплатимся. Наверное, все так поступают?
– У кого возьмем?
Наступило долгое молчание.
– Может, мне к матери съездить?
– Знаю, ваша мать нас очень любит, готова даже жизнью пожертвовать, – произнес Рахматулла задумчиво. – Но нам сейчас нужна не жизнь, а деньги, каких-то пять-шесть тысяч рублей. Но я их у вашей матери не возьму. И вы хорошо знаете, почему я их не возьму, верно?
Назимахон промолчала, ей нечего было сказать, и больше она на эту тему никогда не заводила разговора.
– Нет, вы все равно не уйдете с работы, – сказала она, спустя некоторое время. – Столько лет учиться… Ладно, я согласна, будем экономить на всем, если понемногу начнем копить…
– Нет, – резко прервал Рахматулла, – ради обустройства дома я не намерен экономить на детях. Я желаю, чтобы мои сыновья, как и дети других людей, росли здоровыми.
– Ну, если вы намерены оставить научную работу, то зачем нам оставаться в городе? – произнесла Назимахон несколько обиженным тоном. – Давайте лучше уедем в кишлак!
– В какой кишлак? – рассмеялся Рахматулла. – В самаркандский кишлак вас хоть веревкой тяни – не поедете, в свою очередь, я тоже не смогу быть Атабеком для города Маргилана. Следовательно, само собой разумеется, мы должны жить только в нейтральной зоне.
Сказав так, он улыбнулся, удивившись своей находчивости.
С тех пор возле их подъезда то и дело стал показываться голубой «РАФ».
Осенью к работе приступила и Назимахон. Она стала трудиться в проектном институте, расположенном далеко от дома. Теперь единой целью мужа и жены было привести в порядок дом, благоустроить квартиру для того, чтобы «жить нормально, как люди». Ночные разговоры теперь сократились, не стало времени и на досужее любование проделками детей, они торопливо уходили на работу и торопливо возвращались домой.
Когда живешь в высотном доме, на первый взгляд, кажется, что каждая семья существует сама по себе, но на самом деле, как это водится на Востоке, женщины, поддерживая соседские отношения, заходят друг к другу – то за солью, то за ситом, поэтому быт жителей «девятиэтажки» не под семью замками. В силу этого общения в искреннем желании походить друг на друга вперемежку заводятся зависть, соперничество, сплетни, слухи, толки – в целом беззлобно, по-соседски.
– У Захро сделали ремонт, обошелся в восемь тысяч, – сказала однажды Назимахон. – Если увидите, рот раскроете.
Допив последний глоток чая, Рахматулла зевнул.
– Я только и делаю, что рот раскрываю, он у меня уже давно не закрывается. Кто это такая Захро?
– Да с пятого этажа, муж ее Умар-ака, вы его знаете?! У которого «восьмерка» семнадцать, двадцать четыре!
У Назимахон была отличная память на цифры, стоило ей услышать или увидеть их, как они тут же запечатлевались в ее красивой головке.
– А-а… – задумчиво произнес Рахматулла через некоторое время. – Странно, где только люди деньги берут? Вроде, они тоже такая же семья, как мы, оба работают… – добавил он.
– Э, одной работой… Люди стараются, крутятся как могут, – сказала Назимахон, многозначительно сдвинув брови.
– Мы, должно быть, тоже не меньше их крутимся.
– Все равно нам за ними не угнаться, – сказала Назимахон и, взяв со стола чайник, ушла на кухню. Вернувшись, поставила свежезаваренный чай на стол и добавила: – Одни бриллианты в ушах у Захро стоят пять тысяч.
Не поднимая головы, проанализировав состояние и голос жены, Рахматулла с облегчением вздохнул: слава богу, не зависть, не упрек, а так… новость, свершившийся факт!
– И где же она работает, надев пятитысячные бриллианты? – спросил он, сугубо, ради развлечения.
– Ой, разве вы не знаете?.. – начала увлеченно рассказывать Назимахон, как это свойственно женщинам.
Захро, оказывается, на самом деле закончила пединститут, но, поскольку у нее больное сердце, ни дня не смогла работать по специальности, несмотря на маленький оклад, пошла кассиром в аэропорт. Умар-ака – хирург, уролог, специализируется по почечным болезням. У них две дочери-погодки приблизительно такого же возраста, как Бехзод и Эльзод, прямо как двойняшки – Фатима и Зухра…
– Отлично, и невест не надо искать, прямо под носом существуют, будем сватами, – в шутку сказал Рахматулла.
– Да они… – Назимахон вдруг остановилась на полуслове, не стала договаривать, опечалилась, чуть позже отчужденно спросила: – Хотите еще чаю?
– Нет, – устало покачал головой Рахматулла.
Пройдя в спальню, он лег в постель, но, несмотря на усталость, не смог уснуть. Только теперь он осознал, что жена недоговорила на кухне. Она хотела сказать: «Да они вас в копейку не ставят», но не сказала, пожалела… Почему так? Что это такое? Ведь он трудится, не покладая рук честно зарабатывает свой кусок хлеба, разве не он должен пренебрегать такими людьми – не они им, а он ими? На самом деле, это они должны стесняться, а не он. Почему же тогда…
Нет, он никогда не допустит того, чтобы чувствовать себя униженным перед бесчестными и непорядочными людьми! Он еще покажет им что такое труд, и на что способен настоящий труженик! Труд – вот путь к честности и свободе. Он еще поработает честно, в поте лица, и уверен, что недалек тот час, когда все вернется ему сторицей! И вот тогда он будет говорить на равных, нет, даже свысока, с этими жителями пятого этажа, которые сегодня еле здороваются с ним. Но для этого надо побыстрее и побольше трудиться, стараться изо всех сил, объявить войну лени и беспечности!
«Мужчина к сорока годам должен добиться многого, если не добился, то все – дальше путь к старости», – думал он.
Через неделю он устроился на работу в пожарную охрану. На дежурство ходит раз в три дня ночью. Днем водит свой «РАФ».
С дядей Витей он познакомился на своей новой работе.
Дядя Витя – сторож, мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти, худой, жилистый. Чего он только не умеет делать, мастер на все руки: и плотник, и маляр, и слесарь, и сборщик… Правда, когда выпьет, становится немного многословным, а так, человек добрый, приятный. Как хвалится сам, может починить все – от велосипеда до атомной бомбы.
В первый же день знакомства оба поняли, что нужны друг другу. Дядя Витя приходил на дежурство раз в три дня, в остальное время выполнял частные заказы. Заказчики за ним ходили толпами: «Виктор Андреевич, Виктор Андреевич…» Однако дядя Витя за последние два года заметно сдал, сам это чувствовал, не было прежней силы, стоило пару минут поработать рубанком, как сильно уставал. Одним словом, ему, как воздух, нужен был молодой, сильный, покладистый помощник. То, что Рахматулла не пил, было очень кстати. Ведь это хорошо, когда рядом с любящим выпить мастером постоянно находится трезвый ученик: и работа спорится, и заработок цел.
В субботу они отправились за город – строить финскую баню одному высокопоставленному чиновнику. Мастер промочил горло, и работа закипела, они были как отец и сын. Дядя Витя был настоящим мастером, каждый вбитый им гвоздь можно было бы сравнить с произведением искусства.
На этой даче, расположенной в низовьях горбившихся кругом адыров, Рахматулла, любуясь небольшим садом и пестреющим разными красками цветником, оглядел все с белой завистью, грустно вздохнул и многочисленные свои планы пополнил еще одним…
Назимахон, будучи женщиной сметливой, видя старания мужа, сразу поняла, что не гоже сидеть сложа руки, и по вечерам стала ходить на курсы кройки и шитья, и однажды ночью прошептала Рахматулле:
– В магазин рядом с базаром завезли хорошие швейные машинки, немецкие. Вы мне купите одну, правда?
Рахматулла лежал в полудреме, ленясь открыть глаза он пробубнил:
– Да брось ты!
– Ну, пожалуйста, – взмолилась Назимахон, ластясь к нему, – ну купите, мне она так нужна, ну просто необходима. Хорошо? Ну не отказывайтесь, пожалуйста, купите, а?..
Какой мужчина может устоять перед ночными мольбами женщины? Рахматулла тоже не устоял!
Рахматулла теперь редко бывал дома, лишь иногда, заглянув по пути с одной работы на другую, он заставал детей играющими на улице, а Назимахон сидящей за швейной машинкой. Порой рядом с ней крутились какие-то незнакомые женщины, в такие минуты Назимахон ненадолго оставляла их и, перекинувшись парой слов с мужем, вновь возвращалась к своим клиенткам. Вскоре она прославилась как искусная швея, теперь, мечтая о «платьях сшитых Назимахон», к ней стали ходить женщины и девушки со всего города. Это увлечение жены Рахматулла воспринял вначале как женскую прихоть, но, видя, как изо дня в день растет ее популярность, очень удивился и удовлетворенно улыбнулся.
Каждой перемене и новому предмету в доме они радовались как дети, и чем больше пополнялось и красивее становилось их жилище, тем краше становились они сами.
В одну из суббот дядя Витя заболел, и Рахматулла остался дома. Утром возле жены он увидел двух девушек, но вот уже наступил вечер, а они все не уходили. Когда Назимахон зашла на кухню, Рахматулла пил чай.
– Ну что, отправили, наконец, своих клиенток? – спросил Рахматулла, полуобернувшись к ней.
Назимахон достала из шкафа чашку и, подсев к нему напротив, сказала:
– Они не клиентки.
– А кто же?
– Ах, я вам еще не говорила? Да позавчера вечером они пришли и спросили, нет ли у нас свободной комнаты. Мне их так жалко стало… вот я и впустила… как квартиранток. Одна из Букинского района, другая из Гулистана, учатся в медтехникуме. Не смогла отказать… – виновато посмотрела на мужа Назимахон.
Рахматулла сильно разозлился и очень недовольно произнес:
– Не могла посоветоваться что ли?..
– Вас же целую неделю не было дома, как я могла посоветоваться? Не злитесь, пожалуйста, это же временно. В конце концов, маленькая комната всегда была пуста… Вы постоянно на работе, мне иногда страшно одной с двумя детьми…
Рахматулла не нашел, что ответить.
Должно быть, от того, что сама много страдала по чужим углам, Назимахон быстро сошлась с девчонками и жила с ними вполне дружно. Лишь Рахматулла своим мрачным видом еще долго выражал недовольство. Назимахон теперь не подпускала его к себе, говоря: «Девчонки услышат», и лишь иногда, когда квартирантки уезжали домой, он мог вкусить услады жены…
Гульсара и Дильдор были простыми искренними девушками, прожив год, они горячо попрощались и съехали от них. В тот вечер Назимахон вручила ему шестьсот рублей:
– Вот выручка от Гульсары и Дильдор, – сказала она и добавила: на память…
Назимахон теперь не была прежней, она сильно изменилась, и тем самым все время его удивляла. Однажды вечером он застал ее стучащей за новенькой пишущей машинкой «Оптима».
– Это еще что? – удивился он.
– Можете поздравить, – сказала Назимахон, поднимаясь с места. – Заказывала в ГУМе одной знакомой продавщице, вчера она мне позвонила на работу, сегодня вот забрала. Посмотрите, самая лучшая марка! – она с любовью провела рукой по поблескивающей поверхности машинки.
– Зачем она вам?
– Буду писать роман, – прыснула Назимахон.
– Нет, серьезно! Чей-то заказ?
– Себе купила, научусь печатать.
– Для чего?
– Нужно! Ой, что это у вас в руках, мясо? Давайте его сюда… Я раньше не знала, оказывается на машинке такие деньги можно заработать! Страница сорок копеек! Халида-апа сказала, обещала научить.
– Это еще кто такая, сестра Халида?
– Вы ее не знаете, из моих клиенток. В редакции работает.
Не зная что сказать, Рахматулла опустился на стул.
– Устали? Сейчас я принесу поесть.
– Нет, я пойду. Дядя Витя ждет, у нас заказ на Тезиковке. Утром оттуда поеду прямо на работу, вечером у меня дежурство. А где дети?
– Да-а… – Назимахон испытующе посмотрела на него, будто вспомнив о чем-то важном. – Я детей оставила в садике, в круглосуточной группе.
– Что-о? – Рахматулла вскочил с места.
Увидев его состояние, Назимахон не на шутку перепугалась:
– Дел стало невпроворот… это временно…
– Зачем вы так сделали?! Зачем?! – задыхаясь прошептал Рахматулла. Они что, сироты? У них что, отец умер, или мать умерла?! Не хотите о них заботиться, скажите открыто, давайте сдадим их в детдом!
Прекрасные глаза Назимахон наполнились слезами, она принялась его умолять:
– Да не мучьте вы меня, я…
Рахматулла не в силах себя сдержать, махнул отчаянно рукой и кинулся почему-то в кухню, там в сердцах открыл и закрыл холодильник, потом направился в прихожую и стал надевать на ноги туфли, в это время из комнаты печально вышла Назимахон и нагнувшись принялась протирать ему обувь… Рахматулле стало жаль жену, бедная, ну в чем она виновата, подумал он, в том, что тянет на равных со мной воз, ведь она это делает не для себя, а ради дома, ради детей… Надо потерпеть. Все это временно, совсем немного осталось, потом все образуется…
Однако он, не переставая хмуриться, громко хлопнул дверью.
В четверг, завершив с дядей Витей работу, он вернулся домой в хорошем настроении. Назимахон его встретила с улыбкой, как будто ничего не произошло, всеми силами души привечая его, летала, как мотылек, дети все еще находились в саду, он промолчал – и быт их вновь наладился.
Между тем, прямо рядом с их домом построили и открыли вечернюю школу. Как-то раз, торопливо проходя мимо, он заметил на столбе объявление: школе срочно был нужен сторож. Он сорвал объявление и, забежав домой, показал Назимахон:
– У меня одна ночь свободная, может быть, оформимся на ваше имя, что скажете?
Назимахон не возражала, что ж, если временно, то…
– На ваше усмотрение, – сказала она, – если будет очень уж страшно одной, то возьму опять на постой каких-нибудь девчонок, они уже не раз приходили.
В данный же момент ей некогда даже голову поднять, перед ней гора рукописей: чья-то книга, чей-то диплом, какие-то диссертации.
Таким образом Рахматулла добровольно обрек себя на «изгнание» из дома. Теперь он обитал в основном на работе: на одной ночевал, на другой перекусывал, на третьей брился. Иногда такая жизнь казалась ему следствием ненасытности, но он не мог ничего с этим поделать.
Шли дни, месяцы.
Ближе к лету Рахматулла затеял большое дело, благодаря тонкому вкусу Назимахон, золотым рукам дяди Вити и молодой силе Рахматуллы, в их жилище произошло чудо. Деньги, оказывается, способны пробуждать мысль, идеи рождались одна за другой. После четырех месяцев капитального ремонта, его, как он в шутку назвал, «фундаментального труда» их квартира изменилась до неузнаваемости. Всюду, вплоть до туалета, были установлены дубовые двери. Надоевшую домашнюю утварь и старую мебель Рахматулла с удовольствием снес к мусорному баку. Отремонтированную по последнему слову строительного мастерства квартиру он обставил новой югославской мебелью «Орхид», за три тысячи рублей купил японскую стереосистему, приобрел цветной телевизор с французским кинескопом, каждую комнату обвешал до потолка роскошными арабскими коврами – все было так, как он мечтал, а может быть и того лучше.
Муж и жена не могли нарадоваться. Все это было сделано их честным трудом, за счет их бессонных ночей, за счет отдыха, за счет лишения себя радости общения с детьми, за счет их страданий. У каждого предмета в доме своя история, эта история пропитана их кровью и потом и для них бесконечно дорога, священна!
Теперь в этих роскошных комнатах оставалось только наслаждаться жизнью, но, к сожалению, у Рахматуллы на это не было времени: с раннего утра он, как кот гонимый собакой, мчался с работы на работу, а в субботу и воскресенье его с нетерпением дожидался дядя Витя.
В один из осенних вечеров они устроили новоселье. Пришло много людей: приглашенные с трех работ Рахматуллы, коллектив Назимахон, восемь человек из лаборатории во главе с Муаттар Закировной, родственники из Самарканда и Маргилана, соседи, клиенты, квартиранты…
Вечер выдался на славу, все было на высшем уровне, всем было весело и приятно, гости восхищались, каждый желал себе такого же благополучия.
После того, как гости разошлись и остались самые близкие, отец Рахматуллы спросил:
– Ты переехал в другую квартиру, сынок?
Рахматулла, улыбнувшись, посмотрел на Назимахон. Назимахон не в силах скрыть своей радости, расставляя на стол сладости, улыбаясь ответила:
– Эта та же самая квартира, только сын ваш кое-что в ней переделал.
Назавтра отец собрался в дорогу. Когда Рахматулла, провожая его, спустился с ним вниз, тот сказал:
– Скучно мне стало, сынок. Твой дом стал похож на магазин. Как вы в нем живете?
Рахматулла опять лишь улыбнулся.
– Ладно, будьте живы-здоровы, – сказал отец, прощаясь на вокзале. – Главное, зарабатывай себе на жизнь честным трудом, сынок. То, что добыто недозволенным путем, не пойдет впрок.
– Э, о чем вы мне говорите, отец? – произнес Рахматулла обиженно.
– Сейчас время сытное, – сказал отец, будто не слыша его слов, – все, что душе угодно, имеется. Вы не видели тех времен, когда люди жили в нужде, и не дай бог вам увидеть такое. Но нужду можно одолеть, а вот чрезмерную сытость… Не знаю, сынок.
Рахматулла вернулся домой с камнем в душе.
На следующий день вечером Назимахон, стуча на машинке, начала такой разговор:
– Если еще немного постараемся, то к весне сможем купить машину.
– Э, может, хватит уже! – сказал Рахматулла возмущенно. – Я устал, жить хочу нормально. Вон сколько лет работаю без отпуска. Вы тоже прекратите напрягаться, поухаживайте лучше за детьми, за собой…
– А что со мной? – произнесла она игриво. – Или… – приподняв голову, уставилась на него жеманно.
– В погоне за достатком все забросили. Я уже не помню, когда в последний раз брал в руки книгу.
– Машина тоже необходимость, – сказал Назимахон. – Я согласна, купим машину, потом, пожалуйста, можете возвращаться к своей научной работе.
Рахматулла даже присвистнул.
– Вы думаете, о чем говорите? Научная работа – это вам не баню строить!
– Э, стоит вам только захотеть…
– Мне теперь хочется только спокойной жизни.
– Хорошо, но сначала купите мне машину.
С одной стороны, Рахматулле хотелось жене многое сказать. Мол, Назимахон, если помните, мы познали и нужду: была вереница дней, когда мы сидели без денег. В один из таких дней – вы не знаете этого Назимахон, – когда вы лежали в больнице с Эльзодом, нам не на что было приготовить еду и отвезти вам. Но мы преодолели эти дни, все уже позади, давайте теперь будем жить спокойно, дружно, радуясь тому, что есть, я тоже устал, ведь я не двужильный, я так старался ради дома, ради детей… Но с другой стороны… он понимал, что сейчас ушам Назимахон слышится лишь сигнал «Жигулей» марки «08».
Дни бежали за днями, прошло время.
В конце осени, наконец, сбылась их мечта: у подъезда появилась машина, «Жигули» молочного цвета. Правда, немного не хватило, но дядя Витя подсобил.
В субботу, как он уже планировал много лет, Рахматулла посадил в машину жену, сыновей и повез за город. Они поехали в сторону Паркента, где целых два дня наслаждались: пили кумыс, лазили по склонам гор, на обратном пути прихватили целую корзинку «дамского пальчика», самого сладкого, с нежной кожицей, винограда. От одной этой поездки усталость у Рахматуллы как рукой сняло, на душе стало легко и чисто.
В понедельник, взяв со стула старые джинсы, он стал поспешно натягивать их на себя, но Назимахон остановила его:
– Знаете что, оставьте эти брюки, не надевайте их больше.
– Почему? – удивился Рахматулла.
– Да вы их уже вдоволь поносили, сколько можно?!
– Да, ладно вам! – Рахматулла продолжал натягивать штаны.
– Нет, не надевайте. Вы хоть оглядываетесь на улице по сторонам?
– А что там?
– На кого ни посмотри, на всех джинсы. Совсем обесценились. Так что можете их больше не надевать. Я вам что-нибудь другое куплю.
Через два дня она подарила ему сшитые ею по последней моде брюки из китайского кашемира.
– На следующей неделе нам установят телефон, – сообщила новость Назимахон, когда он собирался уходить. – Теперь вам станет очень удобно. Так что можете дать суюнчи.
– Правда? Вот это здорово! Надо же, как быстро очередь подошла.
Назимахон расхохоталась:
– Ох, и простодушный вы, хозяин! Ваша очередь и за тридцать лет не подойдет.
– А как же тогда? – растерялся Рахматулла.
– Да вот, выдался удобный случай.
Как выяснилось, Назимахон сшила вечернее платье некой Сусанне Владимировне, которая оказалась одной из руководителей телефонной станции, они очень подружились, и та пообещала помочь с установкой, разумеется, надо будет поднести ей что-нибудь в подарок, как говорится, не подмажешь – не подъедешь, но зато дома будет телефон.
– Но ведь в наш дом линия еще не подведена? – сказал озадаченно Рахматулла.
– Почему это не подведена? У Захро вон уже два года как он установлен…
К чертовой матери! Опять эта Захро! Сколько можно говорить об этих соседях с пятого этажа! Когда только закончится эта гонка?!
Рахматулла, торопливо шагая, думал: как только рассчитается с долгом – уйдет из пожарной команды и сторожить бросит, и с дядей Витей расстанется, вот тогда отоспится вдоволь!..
Но, оказывается, планы Назимахон совсем другие, он обиделся. Вон она как заговорила: даже Сулеймановой горе придет конец, если потреблять, улегшись на боковую, в хозяйстве еще столько дыр, в этой пятилетке нужно приобрести видеомагнитофон, съездить в путешествие в Японию, надо же мир посмотреть…
Рахматулла не стал с ней спорить.
В среду у него выдался свободный час, и он заглянул домой. Только было собрался выпить чаю, как вернулась с работы Назимахон.
– Вчера я напекла печенья для детей, чтобы они, придя в субботу, поели, – сказала она, выходя переодетой в халат и застилая скатерть. – Попробуйте и вы. Поесть вам приготовить?
Рахматулла зачарованно засмотрелся на жену.
– Как вы похорошели… – прошептал он, обнимая ее за тонкую талию.
– Оставьте меня, у меня еще куча недоделанных дел. Ну не надо…
– Я соскучился по Кундуз. Очень, очень… – прошептал Рахматулла. – Когда…
– Э, зачем это нужно? Я теперь хоть убей, не стану рожать.
– А вот и нет! Кто это вам позволит? – шутливо пригрозил Рахматулла. – Еще…
– Вы думаете, легко рожать? Хватит, настрадалась уже! Я тоже хочу пожить в свое удовольствие. Приготовить что-нибудь, чего молчите?
– Нет, – произнес Рахматулла, как-то вдруг сникнув. – Я сейчас уйду.
Это произошло в среду. В четверг дядя Витя увез его работать на Чиланзар, оттуда он утром поехал на свою основную работу. Вчерашний труд был очень тяжек, а позавчера в Старом городе до утра тушили пожар, и теперь голова была тяжела, как чугун.
Ближе к вечеру он выехал с Юнусабада, чтобы привезти рабочих. Несмотря на то, что солнце уже садилось, было очень жарко, воздух раскален, как металл, чем больше вдыхаешь, тем жарче в груди. Возле кинотеатра «Казахстан» загорелся красный свет светофора, он остановил машину, всматриваясь в дорогу, вздрогнув, с трудом приподнял отяжелевшие, как свинец, веки. Проезжая мимо парка Победы, он на мгновение, на секунду, задремал…
Хоронили его в субботу, ровно в полдень. Из Самарканда утренним рейсом прилетели родственники. Все рыдали – от мала до велика.
Люди пришли отовсюду, с трех его работ. Оказывается, везде его очень любили. Все три организации выделили материальную помощь и вручили Назимахон.
За одну ночь Назимахон превратилась в тень, глаза ее смотрели на человека бессмысленно, от денег она отказалась.
– Ничего не нужно, – прошептала она, – ничего…
После трехдневного траура Назимахон, облачившись в черное, приступила к работе. Ей хотели предоставить отпуск, но она отказалась. Теперь она по вечерам как всегда работает: то на швейной, то на пишущей машинках. Двадцатидневные поминки Рахматуллы она хочет провести очень пышно – приготовить плов из двухсот килограммов риса, созвать людей со всей округи, пригласить коллег с трех работ, позвать родственников из Самарканда и Маргилана и еще много, много людей…

Перевод с узбекского Раъно Азимовой

• Назад
• Вперёд