Ульмас Умарбеков. Осенью (рассказ)

Ульмас Умарбеков (1934-1994)

ОСЕНЬЮ

Рассказ

Медленно, неторопливо шла тетушка Саври по скверу Революции. Куда ей спешить? Что у нее, дети дома плачут или ждут неотложные дела? Все сделано, и плакать некому. Зачем ей спешить? Да и рано еще. Утренний вц- терок еще не согрелся, но уже не щиплется холодом. Иней серебряными сережками свисает с листьев. И до чего же всесильно это солнце! Не будь его, разве появились бы эти сережки? И птицы стаями облепили деревья. Раньше они чирикали где-то в листве, а теперь греются на солнышке. И люди тоже тянутся к солнцу.
В сквере мало народу. Кто на работе, кто на базаре делает покупки, а кто уже идет с работы, как тетушка Саври.
На работу она приходит рано. Подметет пол, сотрет пыль. В некоторых комнатах помоет полы. Иногда протрет окна. Когда приходят служащие, все вокруг блестит.
Вот уже два месяца она работает здесь, но так и не знает, как называется ее контора. Все комнаты заставлены высоченными кривыми столами. Служащие стоя что- то чертят на больших листах бумаги, а что — она не знает.
На работу ее устроил Сатуболди. У Сатуболди отдельный кабинет, а у дверей всегда сидит женщина. Но ее тетушка Саври видит редко. Уборку она начинает с этой комнаты, когда никого нет.
А закончит работу и идет через сквер домой. Летом в сквере шумно, весело. Куда ни глянешь — всюду люди, даже сесть негде. И утром, и днем, и вечером. Теперь не так. Кругом — пусто. Скамейки — пустые. А какие скамейки!.. Такие удобные! Сядешь, все тело отдыхает. Тетушка садится на одну из них и разглядывает прохожих. Потом по прямой улице идет домой. Она любит ходить пешком, да и привыкла уже. За всю свою жизнь, а ей уже шестьдесят три года, она ни разу не ездила ни в машине, ни в трамвае. Ох, и мучался ее покойный Усман-ака, когда они собирались куда-нибудь! «Ну что ты себя терзаешь»,— умолял он ее, уговаривал. Не помогало. Иногда сердился: «Что ты имеешь против транспорта?» Но и это не помогало.
В пятьдесят лет Усман-ака ушел из жизни. Не был ни болен, ни ранен. Вечером ел шавлю — любил покойный эту рисовую кашу с мясом и машем. «Вздремну-ка,— говорит,— что-то сон одолевает». Лег и не встал. Покойный был низкого роста — по плечо тетушке Саври, кроткий, покладистый. Настолько тихий, что не знали, дома он или нет. И смерть его была такой же незаметной. Но в каждый праздник тетушка Саври бывает на могиле мужа.
Трудно ей очень. Но Сатуболди устроил ее на работу, и теперь ей легче, она бывает на людях.
Многие, оказывается, пропали на фронте без вести, не только ее сын. Так-то оно так, но по единственному сыну горюешь сильнее. До сих пор она не знает, правильно сделала или нет, что сняла траур. Она слышала, что кто-то вернулся через двадцать один год. А сколько вре-мени прошло, как ушел Бердали? Только семнадцать лет. Может, и вернется еще. Вечерами, когда она сидит одна за чашкой плова, мысли одолевают ее. И ей кажется, что сейчас войдет Бердали с двумя дынями. Почему обязательно с дынями, тетушка Саври не знает. Но помнит: откуда бы ни пришел Бердали, из школы ли, или еще откуда-нибудь, всегда что-нибудь приносил. Накануне отъезда тоже так было: принес ведро персиков.
Бердали был красивый парень. Он красиво смеялся. И тогда на щеках у него появлялись ямочки. Тетушка Саври очень любила, когда смеялся сын. Смеялся он и на вокзале, когда уезжал на фронт. Этот день тетушка Саври никогда не забудет. Когда она вспоминает его, слезы так и навертываются на глаза. Припомнит еще свое оди-ночество и совсем затоскует.
Хорошо еще, что Сатуболди проведывает. Он навещает ее со дня траура, вот и на работу устроил.
Она и ходит теперь через сквер, по прямой улице. Здесь познакомилась с Сабирджаном. Сабирджан — сапожник. Он очень здоровый, широкоплечий. Ей часто хочется спросить: «Почему ты обувь чинишь, неужели нет работы по твоим силам?», но не спрашивает, стесняется. И потом какое ей дело? Каждый занимается тем, что,ему по душе. А если сказать правду, то у Сабирджа- на золотые руки. Он словно родился сапожником. Игла и шило так и играют в его крепких, загорелых руках. А какой он внимательный! Каждый раз вежливо здоровается с ней:
— Ассалом алейкум, тетушка. И куда это вы?
— Домой, сынок, домой,— замедляет тетушка шаги и гордо добавляет: — С работы иду.
— Наверно, устали.— Сабирджан откладывает работу.— Отдохните немного, чайку попейте. Цейлонский. Только что заварил.
Когда тетушка Саври спокойна за дом, она соглашается. А за дом она почти всегда спокойна. До обеда еще далеко. В доме все чисто.
Сабирджан подает скамеечку, она садится. И вот тогда она чувствует усталость. Но выпьет крепкого, как Сабирджан говорит, цейлонского чаю и бодреет. Тепло разливается по телу, и ей не хочется вставать. В такие дни она здесь остается до вечера. Сабирджан много знает, да и говорит умно. Какие новости в мире, о чем говорят руко-водители государств, чего еще хочет выкинуть Америка,— обо всем знает. Или же говорит про обувь, которую чинит.
— Посмотрите на эти ботинки,— говорит он,— видите, дыра с верблюжий глаз. И каблуки стоптались. Вы знаете, кто носил их?
Тетушка Саври качает головой, нет, не знает.
Сабирджан продолжает:
— Этот человек очень трудолюбивый. Только о работе и думает. Ходит, напорется на камень — посмотрит. Сверху целы — идет дальше. Снять и посмотреть ему некогда.
Сабирджан набьет новую подметку, выровняет каблуки, и туфли опять как новые.
Она хочет спросить его: «С таким умом мог бы управлять какой-нибудь конторой, зачем сидишь здесь?» Но молчит. Вспомнит сына. «Хотя бы так сидел, и то было бы великое дело»,— думает она, и какой-то ком подступает к горлу. Она знает: если не уйдет сейчас, то расплачется, и прощается с Сабирджаном.
— Долгой жизни тебе, сынок! Пусть твои руки не знают усталости!
— Спасибо, тетушка,— говорит Сабирджан.— Счастливого пути!
Всю дорогу тетушка Саври сдерживает слезы, а дома сразу принимается готовить обед. Иногда это не помогает, слезы так и льются. Выпьет чаю и ждет рассвета. Когда прокричит петух, ей становится легче. На работе и около Сабирджана она успокаивается.
Но... но уже три дня будка закрыта, Сабирджана нет. В первый день это ее не очень обеспокоило. Но сердце все же дрогнуло, когда она увидела з*мок. Она даже подождала немного — может, придет. Нет, не пришел. И на второй день то же самое. А она, оказывается, очень привыкла к Сабирджану. Домой вернулась опечаленная, словно потеряла что-то дорогое.
Есть не хотелось. Легла сразу, но всю ночь не сомкнула глаз. Что случилось? Может, уехал куда-нибудь? Сказал бы. Что же случилось?
Тетушка Саври шла медленно, неторопливо. Зачем ей спешить? Что у нее, дети дома плачут или ждут неотложные дела?
Все сделано, и плакать некому. Да к тому же еще рано. Сегодня она получила зарплату. В универмаг, что ли, зайти? Нужно обувь купить. Уже и зима наступает.
Так тетушка Саври хотела отвлечь себя от мыслей о Сабирджане. Но не могла. Вдруг она ускорила шаги. Прошла и универмаг. А вот и будка. Открыта или опять закрыта? Тетушка Саври шла быстро, размахивая руками. Будка открыта. Тетушка зовет что есть силы:
— Сабирджан!
Кто-то выглянул в окно.
— Что вам, бабушка?
Тетушка опешила. Это был не Сабирджан.
— А где же Сабирджан? — спросила она упавшим голосом.
— Что? — В будке сидел усатый человек.— Проходите, бабушка.— Он указал на скамейку.— Садитесь.
Тетушка Саври опустилась на скамейку, словно только и ждала этого. Она очень устала и была бледной. Сняла жакет. Она задыхалась от быстрой ходьбы. Отдохнув немного, спросила:
— Где же Сабирджан?
— Сабирджан? — переспросил усатый. Он прибивал подкову к сапогу.— Сабирджан заболел. Лежит.
— Что с ним? — испугалась тетушка.— Где лежит?
— Дома,— не отрываясь от сапога, ответил усатый.— Дома лежит. Не знаю, что с ним. Мне сказали: «Иди замени его»,— вот я и сижу.
Тетушка Саври медленно встала. У нее онемело все тело. Ноги еле двигались.
— Сидите, бабушка, — сказал усатый,— что за дело у вас к Сабирджану? Может, я сделаю?
Тетушка Саври не ответила. Она медленно пошла домой. Зачем ей спешить? Что у нее, дети дома плачут? Нет. Даже единственного сына аллах отнял у нее. Куда ей спешить? Ведь только полдень. Вдруг похолодало. Повеял холодный ветерок. Тетушка Саври вздрогнула. На-дела жакет.
Тетушка Саври добралась до дому и присела на террасе. Сидела долго. Ей захотелось цейлонского чаю. Сабирджан как-то уговорил ее взять у него пачку этого чая. Пока она умывалась, самовар вскипел. Заварила крепкий чай. Но вдруг ее будто осенило. Она оделась потеплее и быстрыми шагами вышла на улицу. Вернулась к будке. Будка была закрыта. Тетушка задумалась. Потом вошла во двор трехэтажного дома, перед которым стояла будка. Во дворе мальчик возился с колесом.
— Сынок, не знаешь, где живет Сабирджан? Сапожник? — спросила она у мальчика.
- Знаю,— мальчик поднялся.— Один раз я ему помогал нести дыню. Показать вам?
— Покажи, милый! — тетушка обрадовалась.
— Ладно,— согласился мальчик.— Только поедем на машине.
— На машине? На какой машине?
Вот видите.— Мальчик показал на колесо. — Я поеду впереди, а вы сзади. Не бойтесь, если я уеду далеко, вернусь потом. Ладно?
— Ладно, сынок, ладно,— закивала головой тетушка Саври.
И мальчик покатил колесо.
— Бип-бип-бип! Поехали!
Сабирджан жил неподалеку.
— Вот.— Мальчик указал на маленькую красную калитку.— Здесь он живет. Входите. Я поехал. Бип-бип- бип!
Голубчик мой! Пусть счастлива будет твоя мать!
Тетушка Саври вошла. В узеньком дворике никого не было. Она подошла к двери. Сердце сильно билось. Она тихо постучалась.
— Кто? Входите!
Это был Сабирджан. Она узнала его но голосу. И успокоилась. Вошла.
Полулежа на кровати, Сабирджан смотрел на дверь.
- О! Тетушка! Проходите.— Он сел на кровати, но не встал.
— Пришла вот,— сказала успокоенная тетушка.— Что с тобой, сынок? Как здоровье?
— Да вот, старая рана,— ответил Сабирджан.
— Какая рана?
— Ноги...
— Что с ногами, сынок? — вновь забеспокоилась тетушка Саври, приближаясь к нему.
— С ногами? — Сабирджан задумался.— С ногами... Нет ног...
— А?! — тетушка так и обмерла.
Наступила тишина. Сабирджан, застеснявшись чего-то, зажмурился. Потом улыбнулся, открыл глаза и посмотрел на тетушку. Лицо ее было залито слезами.
— Ну, что вы, не плачьте,— сказал Сабирджан.— Напрасно. Это война. Лучше расскажите о своей работе. Ну как, вы довольны?
Тетушка не отвечала. Она замерла у ног Сабирджана. Вдруг она закашлялась, морщинистое лицо ее сжалось еще больше, и она громко, как ребенок, зарыдала.
— Сынок, сыночек мой! Пусть будет проклята война, пусть она будет проклята! — повторяла она сквозь слезы.
Поздно она уходила от Сабирджана. Когда вышла на улицу, уже было темно. Она шла быстро, спешила. Как не спешить? Столько дел. Нужно приготовить обед Сабирджану. И он, оказывается, любит плов. По дороге надо заглянуть к Сатуболди. Разве она сама сможет перенести свою постель? И потом сегодня такой хороший день. Нет жгучего утреннего ветра — душа радуется. Ох, и капризна же осенняя погода! Как бы не испортилась! Надо спешить.
1962

Перевод Р. Фаткуллиной

• Назад
• Вперёд